Неточные совпадения
И тут настала каторга
Корёжскому крестьянину —
До нитки разорил!
А драл… как сам Шалашников!
Да тот был прост; накинется
Со всей воинской силою,
Подумаешь: убьет!
А деньги
сунь, отвалится,
Ни дать ни взять раздувшийся
В собачьем
ухе клещ.
У немца — хватка мертвая:
Пока не пустит по миру,
Не отойдя сосет!
— Папиросу выклянчил? — спросил он и, ловко вытащив папиросу из-за
уха парня,
сунул ее под свои рыжие усы
в угол рта; поддернул штаны, сшитые из мешка, уперся ладонями
в бедра и, стоя фертом, стал рассматривать Самгина, неестественно выкатив белесые, насмешливые глаза. Лицо у него было грубое, солдатское, ворот рубахи надорван, и, распахнувшись, она обнажала его грудь, такую же полосатую от пыли и пота, как лицо его.
Черными пальцами он взял из портсигара две папиросы, одну
сунул в рот, другую — за
ухо, но рядом с ним встал тенористый запевала и оттолкнул его движением плеча.
Ее голые широкие зубы бесшумно перекусывали всё, что она
совала в рот, смешно изогнув руку, оттопырив мизинец, около
ушей у нее катались костяные шарики,
уши двигались, и зеленые волосы бородавки тоже шевелились, ползая по желтой, сморщенной и противно чистой коже.
Бьет час; слышится сигнальный свист; поезд близко. Станция приходит
в движение: поднимается шум, беготня,
суета.
В моих
ушах, словно перекрестный огонь, раздаются всевозможные приветствия и поощрения. Дурак! разиня! простофиля! фалалей! Наконец, я добираюсь до вагона 2-го класса и бросаюсь на первую порожнюю скамью,
в надежде уснуть.
Если
уши велики, — их обрезывают, — а чтобы ушки прямо стояли,
в них рожки
суют.
— Да пошел раз
в горы, с камней лыки драть, вижу, дуб растет,
в дупле жареные цыплята пищат. Я влез
в дупло, съел цыплят, потолстел, вылезти не могу! Как тут быть? Сбегал домой за топором, обтесал дупло, да и вылез; только тесамши-то, видно, щепками глаза засорил; с тех пор ничего не вижу: иной раз щи хлебаю, ложку
в ухо сую; чешется нос, а я скребу спину!
Толкались нищие, просовывая грязные ладони, сложенные лодочками, пальцы их шевелились, как толстые черви, гнусавые голоса оглушали, влипая
в уши. Кожемякин полусонно
совал им копейки и думал...
Вся эта
суета пересыпалась нескончаемой и какой-то бесхарактерной руганью, которая даже никого и обидеть не могла; расходившиеся бабы владеют даром именно такой безобидной ругани, которая только зудит
в ухе, как жужжание комара.
Один только раз, не желая подходить к фонарю, нажал пружину, и старинные дорогие с репетицией часы послушно зазвонили
в ухо, — но так громок
в безлюдье площади показался их певучий, робкий звон, что поскорее
сунул в карман и крепче, словно душа, зажал кулак.
Ее темные, ласковые глаза налились слезами, она смотрела на меня, крепко прикусив губы, а щеки и
уши у нее густо покраснели. Принять десять копеек я благородно отказался, а записку взял и вручил сыну одного из членов судебной палаты, длинному студенту с чахоточным румянцем на щеках. Он предложил мне полтинник, молча и задумчиво отсчитав деньги мелкой медью, а когда я сказал, что это мне не нужно, —
сунул медь
в карман своих брюк, но — не попал, и деньги рассыпались по полу.
Приотворив дверь, он
сунул свой острый нос
в образовавшуюся щель и, по своему обыкновению, наблюдал, увлечённый до такой степени, что обернулся только тогда, когда Орлов дёрнул его за
ухо.
„Продай дочь, что хочешь возьми!“ А Данило и скажи ему: „Это только паны продают всё, от своих свиней до своей совести, а я с Кошутом воевал и ничем не торгую!“ Взревел было тот да и за саблю, но кто-то из нас
сунул зажженный трут
в ухо коню, он и унес молодца.
— Да-с… Для полной иллюзии даже духами попрыскался. По
уши ушел
в суету! Ни забот, ни мыслей, а одно только ощущение чего-то этакого… чёрт его знает, как его и назвать… благодушия, что ли? Отродясь еще так себя великолепно не чувствовал!
Я мигом представляю себе это неведомое морское животное. Оно должно быть чем-то средним между рыбой и раком. Так как оно морское, то из него приготовляют, конечно, очень вкусную горячую
уху с душистым перцем и лавровым листом, кисловатую селянку с хрящиками, раковый соус, холодное с хреном… Я живо воображаю себе, как приносят с рынка это животное, быстро чистят его, быстро
суют в горшок… быстро, быстро, потому что всем есть хочется… ужасно хочется! Из кухни несется запах рыбного жаркого и ракового супа.
А потом играть стали: кто на бочке, брюхом навалившись, катается, кто старшего лешего по острым
ушам черпаком бьет… Кто,
в валежник морду
сунувши, сам себе с корнем хвост вырывает. Мухомор с махоркой на фантазию, братцы, действует…
— Зачем же этакое злодейство. Жилы кажному человеку нужны… Есть у меня
в Острове, рукой подать, миловидный брат. У купца Калашникова по хлебной части служит. Близнецы мы с ним, как два полтинника одного года. Только он глухарь полный, потому
в детстве пуговицу
в ухо сунул, так по сию пору там и сидит, — должно, предвидел, — чтобы на войну не брали… Вы уж, как знаете, его
в Псков предоставьте, — заместо меня
в лучшем виде три дня рыбкой пролежит и не хухнет. Чистая работа…